— Вчера вечером я как раз сидел здесь и рыбачил. И могу как на свидетеля сослаться на старика Янссона из деревни. В половине седьмого он проплывал на веслах вон к тому острову, с которого он обычно рыбачит. — И Маттсон показал на островок в глубине залива метрах в 150–200 от нас. — Он сидит там и ловит на удочку. А без четверти девять снова проплывает мимо, на этот раз в обратном направлении по дороге домой. И он, конечно, видел меня все это время. Интересно, как может опровергнуть такое алиби полиция! — загорланил он и от избытка переполнявшей его энергии тут же нашел себе занятие — стал швырять камнями в пару лебедей, проплывавших неподалеку со своим выводком.
— А ты с ним говорил? — осторожно спросил Министр.
— С кем? Со стариком Янссоном? — министр юстиции произнес это таким тоном, словно его обвинили в том, что он разговаривал с пустившимся наутек лебединым семейством. — Я с быдлом не разговариваю. Довольно того, что я плачу налоги и тем самым обеспечиваю их работой. Идемте, я покажу вам мой новый туалет!
Мысль эта, по-видимому, настолько воодушевила его, что он взлетел обратно на скалу как на крыльях. Я заметил, что он даже не задохнулся.
— Вы, адъюнкт, наверное, слышали, что этой весной какой-то негодяй спалил мой наружный туалет? Не сомневаюсь, что это — дело рук религиозного фанатика.
И он замолчал, по-видимому, перебирая в уме возможные кандидатуры.
— Возможно, это Сигне. Она, говорят, ходит в церковь. Во всяком случае, на Рождество. И здесь, на острове, она посещает часовню. Сама в этом признавалась. Впрочем, я ее там даже видел. Проезжал мимо на велосипеде, как раз когда закончилась служба, — добавил он, видимо, чтобы отвести от себя подозрения в религиозном фанатизме.
На пригорке за его домом и в самом деле возвышалось замечательное сооружение. Расстояние от его цоколя до шпиля составляло не менее пяти метров, а купол, украшавший строение, не смог бы обхватить руками даже взрослый мужчина. Я осторожно постучал по стене, даже на близком расстоянии казавшейся каменной.
— Совсем как песчаник, да? — восторженно воскликнул Маттсон. — Я сам готовил проект, площадь такая же, как у старого туалета, а на стены и крышу ушел целый склад пиломатериалов. Единственное, что теперь меня беспокоит: такие туалеты станут выпускать серийно. Спрос на них, должно быть, огромный.
В туалете царила полутьма. Когда министр юстиции закрыл за собой дверь, свет проникал внутрь только через небольшие застекленные цветными стеклами оконца. Воздух внутри стоял тяжелый и сладковатый. Я схватился за колонну.
— Внутренняя отделка пока еще не соответствует стилю эпохи. Не хватает некоторых деталей интерьера. Росписи, например. Я вырезаю цветные иллюстрации из церковных изданий и вставляю их в рамки. Из «Детской библии», например, и… Осторожней! Не прислоняйтесь к колонне! Я не уверен, что она… Вам что, адъюнкт, плохо?..
— Как жаль, что их не штампуют на заводах! — вздохнул Министр. — Тогда бы у нас был набор патентованных министров юстиции, и их бы не пришлось выбирать из порченых — порожденных матушкой природой.
Немного отдышавшись на свежем воздухе, я сказал:
— Откуда эта бредовая идея — построить туалет в виде собора?
Министр покачал головой.
— Не знаю. Вообще-то вряд ли он так уж ненавидит церковь или религию. Скорее, он к ним равнодушен. По-видимому, он просто тешит свое тщеславие. Ему ужасно нравится сидеть в своем туалете и знать, что ни у кого на свете нет ничего подобного. Но все-таки он заходит слишком далеко. Этот его «большой смертельный прыжок»! Я пытался остановить тебя, но не успел, ты так рвался вперед. Хотя алиби у него, видимо, есть. Ты как считаешь?
Он поднял трость и с явным раздражением стал сбивать оказавшиеся в пределах досягаемости цветочные бутоны. Наиболее вероятный фаворит явно обманывал его ожидания.
— Нужно обязательно переговорить со стариком Янссоном. Наверняка это дряхлый, выживший из ума и слепой как крот старикашка, — сказал я, чтобы поднять ему настроение.
В глазах Министра засветилась надежда.
— Какой смысл Хюго убивать Беату?
Я тут же нашел дюжину доводов в пользу этого предположения, но, как ни напрягал свой интеллект, до того, что могло бы вложить в руки Хюго ружье убийцы, так и не додумался.
— Может, он тоже должен получить от нее что-нибудь по завещанию? — неуверенно предположил я.
— Нет, сразу после разговора с премьер-министром я позвонил Магнусу. Беата ничего Хюго не оставила.
— А вдруг он посчитал, что это Беата спалила его собор? — храбро выпалил я.
— Туалет сгорел на пасху, когда ее здесь не было.
— Но орудие убийства, во всяком случае, принадлежит Хюго! Это — серьезная улика.
— Каждый из нас знал, где оно стояло.
Я сдался.
11
— Удобно ли беспокоить ее на следующий день? — неуверенно бормотал я, пока Министр обрабатывал дверь кулаками.
— Удобно. Мы приносим ей свои соболезнования, как подобает добрым соседям. И потом, Беата ей всего лишь тетя.
Из дверной щели осторожно выглянула Барбру Бюлинд.
— А, это вы!
Казалось, она с облегчением вздохнула.
— Здесь целый день было полно полиции, и я подумала, что это опять они. Входите! Я только что готовила обед, и у меня ужасный беспорядок.
И, отвлекая наше внимание от посуды в мойке и кастрюль в печи, она запорхала вокруг, подобно большому серому покрывалу. Так, перебегая с места на место и содрав со спинки стула свой неизбежный серый жакет, она загнала нас в гостиную, как собака загоняет в сарай стадо овец.
Судя по обстановке, гостиная служила одновременно рабочим кабинетом. В ней тоже царил беспорядок, хотя и на более высоком, интеллектуальном уровне. Вся комната была забита небрежно разбросанными книгами, а стулья и стол загромождали бумаги и подшивки газет. Смущенно хихикая, хозяйка атаковала их и через минуту освободила три стула.
— Как видите, здесь тоже ужасный кавардак, но я здесь сижу и занимаюсь, и во всем этом безобразии хорошо ориентируюсь.
Я спросил ее, как продвигается диссертация об Арвиде Юлленстедте, и, проявив редкую проницательность, заметил, что ей, должно быть, много помогала в работе ее родная тетя. Наверное, упомянув Беату, я совершил непристойную бестактность, но понял это слишком поздно.
Барбру Бюлинд восприняла мое замечание своеобразно.
— Тетя и не думала помогать мне! — резко сказала она и желчно засмеялась. — Обо всем, что касалось Арвида и ее самой, она молчала как рыба. «Читай пьесы, в них есть все, что тебя интересует», — вот был ее постоянный ответ. А я хотела только…
Она запнулась, и я не узнал, чего же она хотела.
Министр искусно перевел разговор на пресловутый запасной ключ.
Барбру Бюлинд опять зарделась пятнистым румянцем.
— Я в самом деле не знаю, зачем он ей так срочно понадобился. Хотя я на нее не в обиде. Ключ мне нужен был только на случай, если бы она вдруг сломала ногу или не могла подняться с постели.
— Речь не идет о ком-то… с кем она не хотела встречаться?
— Нет, конечно, нет.
Ответ прозвучал быстро и уверенно. Может, слишком быстро?
— О чем она хотела говорить с Евой Идберг?
— Понятия не имею. Вообще, письмо ее — сплошная загадка. Тетя никогда не говорила со мной о ней, а когда я упоминала ее имя, не проявляла к нему никакого интереса.
— В доме были ценные вещи? Из него ничего не украдено?
Фрёкен Бюлинд помедлила. У меня создалось впечатление, что она тщательно подбирает слова.
— Естественно, она собрала кое-что за все эти годы. Но ничего особенно ценного: ни старинной мебели, ни картин, ничего такого — по крайней мере, из того, что я видела у нее здесь. Она ведь жила на даче всего несколько месяцев летом. Полиция утверждает, что факта квартирной кражи со взломом не установлено. Сумочку с несколькими сотенными купюрами никто не тронул. Она так и осталась лежать в спальне. Хотя я понятия не имею, что находится во всех этих шкафах и закрытых ящиках, и поэтому не могу сказать, все ли, что в них лежит, — на месте. Хотя… одно я все-таки сказать могу, одна вещь пропала… Наверное, вы посмеетесь надо мной. Полиция, во всяком случае, на это внимания не обратила… Исчезла салфетка с журнального столика, того, что стоит возле дивана в гостиной. Обычная настольная салфетка метровой длины, на ней вышиты лоси. В салфетке нет ничего примечательного. Она недорогая, я купила ее, когда ездила со школьной экскурсией в Норвегию. Но кто-то рванул ее к себе так сильно, что лежавшие сверху украшения рассыпались по полу…
Мы поговорили на эту тему еще немного. Отделавшись наконец от салфетки, я направил разговор в другое русло, и очень скоро мы услышали от Барбру Бюлинд, что в вечер убийства она сидела дома одна, что она занималась в это время своей наукой и что о предназначавшемся ей наследстве узнала только от полиции. Тем не менее она не скрывала, что кое-какие виды на наследство имела и раньше.